Старшина подвел меня к мотоциклу. -- Товарышу капитанэ, прошу до колясочки. Туточки, вам краще будэ.
Мотоцикл, трофейный БМВ, вид имел такой же неказистый, как и старшина. На коляске, небрежно закрашенной армейской зеленью, проступали немецкие готические литеры, сообщавшие, о принадлежности данного транспортного средства к полевой жандармерии танковой дивизии СС «Мертвая голова».
-- Что-то я не припомню, чтобы «Мертвая голова» оборонялась в этих краях…-- заметил я, неловко забираясь вод кожаный полог коляски.
-- Так тож, зрозумило… Трохвеи… З усюды-сюды понапхано… Чи вы, мене товарышу капитане, у якыхось нисенитныцях пидозрюетэ? – Он пристально вперился в мою переносицу. – То нэ трэба… Мэнэ вже перевиярялы, як то кажуть, до самых товстых кишок. У НКВД, та взагали… За висим-то рокив… -- он вздохнул и рванул магнето.
На удивление БМВ завелся мгновенно. Судя по ровному стуку мотора, содержался он в отличном состоянии. «Очередное несоответствие формы и содержания», -- подумал я и поинтересовался: -- А мне что, тоже маскироваться под придурка?
-- Та шо вы такэ кажете, товарышу капитанэ. Якщо я такый вид мамкы з батьком -- то це мий хрэст. А вам, що ж? Вы ж освиченый, та й поранетый… -- он внезапно ухмыльнулся. – Та й не дуже вы свойим выдом лякаетэ.
-- То есть?
-- А нам трэба як найменш… -- следующие слова он выговорил по-русски, явно кого-то передразнивая – «привлекать внимание».
-- Это ты кого же цитируешь?
-- Товарыша Мешика Павло Яковыча, -- онг снова довольно ехидно улыбнулся. – Може знаете такого?
-- Кое-что слышал – ответно ухмыльнулся я. Генерал-лейтенант Мешик находился в Польше не совсем официально. Он помогал организовывать службу безопасности у «братьев-славян». И тем не менее, даже желторотые юнцы знали, кто курирует всю работу спецподразделений в Польше и Восточной Пруссии.
Резво пролетев окраины города, мы выкатили на шоссе. Старшина внезапно заглу-шил мотор.
-- Товарышу капитанэ, Перепрошую ласкаво, а як у вас зи зброею?
-- Не жалуюсь. – Я отклонился влево и похлопал по кобуре, где покоился ТТ, врученный в госпитале. Мое оружие осталось на передовой.
-- То нэ дило. – Он посопел и полез в подсумок, подвешенный у заднего колеса, покопался там с минуту и извлек оттуда длинноствольный парабеллум, с тремя запасными магазинами. Потом на мгновение задумался и извлек его родственничка, на деревянных щечках которого красовались медные руны «СС».
-- Вмилы ж робыть, подлюкы, -- прищелкнул языком Тягныдуля. – Майже сорокоп'ятки…
Я обескуражено уставился, на брошенные на кожаный фартук, пахнущие оружейной смазкой, пистолеты. – Так ведь не по уставу…
-- Може воно й так. Алэ ж жыты й выжываты тэж не зовсим по уставу… -- И поверх люггеров лег оксидированный десантный нож. Тоже, естественно, немецкий…
-- Золингэн, сам точыв… -- старшина опасливо смотрел на меня, прекрасно понимая, что и ножи предусмотрены лишь боевым уставом. Я вздохнул и принялся рассовывать оружие и амуницию по карманам. В одном он был прав. Парабеллум гораздо надежнее, чем тульская переработка браунинга. Да и удобнее. Один из люгеров перекочевал в полевую березентовую кобуру, в торце которой я сделал ножом отверстие чтобы поместился ствол, второй, тот что подлиннее, я сунул в боковой карман. Ножу нашлось место за голенищем. Теперь оставалось решить что же делать с табельным ТТ.
Тягныдуля видя мои муки, решительно отобрал старенький потертый пистолет и сложил в тот же подсумок. «Интересно, что еще хранится у него в походном арсенале» -- подумал я, но спрашивать не решился, рискуя быть погребенным под грудой оружия.
Снова зычно затарахтел мотор и мы помчались дальше. Гладкий ухоженный автобан, который не слишком испортила наша тяжелая техника, чуть загибаясь влево вывел нас в густой лес. В отличии от дорог на Восточном фронте, где для защиты от партизан создавалась многометровая полоса отчуждения, немцам нечего было опасаться у себя в глубоком тылу и потому от леса до дороги было не более десятка метров.
Сташина снова затормозил. Не без изящества, он лихо съехал с шоссе, и остановился возле огромного расколотого молнией бука. Тягныдуля не торопясь, слез с седла и скрылся за деревом. Пока я размышлял, по какой нужде он туда отправился, старшина появился вновь, прижимая к груди пулемет МГ.
-- Ну это братец, уже некоторый перебор, -- хмыкнул я, глядя как он сноровисто крепит пулемет на коляске передо мной. – Война уже закончилась.
-- То вы так думаете, товарышу капитане. А лисовикы про цэ ничого не хочуть знаты. – Он старательно засопел, подкручивая винт крепления.
Я стался сдерживаться, хотя раздражение все росло. Что такое для двух обученных людей (а в подготовке старшины я уже успел убедиться возле комендатуры), против пары деморализованных немецких недобитков? «Плюнуть и растереть» -- как выражался старший лейтенант Пасечный, мой приятель по разведшколе. Но когда старшина старательно запаравил ленту и снял пулемет с предохранителя, я не выдержал и сорвался:
-- Старшина, что вы себе такое позволяете?
-- А що я?.. Я – ничого… -- Он вытянулся в струнку и на его лице появилось все то же глуповато-отсутствующее выражение, на которое так легко попались офицеры из главной комендатуры. -- Дозвольте продовжыты шлях. Чи можэ розмотуемо? – Его голос тревожно дрогнул, и он выжидающе уставился на меня своими печальными сливовыми глазами.
Я понимал, что погорячился. Старшина был гораздо лучше знаком с местной обстановкой. Просто все это нагромождение оружия казалось мне какой-то бесконечно затянувшейся игрой в войнушку, бессмысленной возней, и попахивало трусостью. И я взял себя в руки.
-- Ладно, поехали.
Не скрывая облегчения, Тягныдуля вздохнул, и снова взгромоздился в седло. Мы помчались дальше.