Нетленка

Преодолевая сопротивление занавесей, жадные безжалостные лучи солнца ворвались в спальню. Я с трудом разлепил глаза. Во рту стоял омерзительный вкус, как выражаютя англосаксы «волосы собаки». После благородного французского коньяка, мы со старлеем пили отвратительный немецкий ром, потом еще что-то. И хотя я старался, потреблять поменьше, но к полуночи я основательно нализался.
Пришлось стянуть майку и часа полтора выгонять из себя остатки алкоголя, качая растяжки и имитируя боевые выпады. Нога вела себя вполне прилично, но помня, как я лопухнулся вчера, я решил что рисковать не стоит. Соорудил из бинтов и специальной лангеты прочный каркас, и для пробы попрыгал… Теперь упор шел на сооружение. Правда, нога перестала сгибаться в колене, но это было намного лучше, чем раньше, когда приходилось делать постоянную поправку на ранение…
Я взглянул на часы. Половина восьмого. «Часикам к девяти нужно наведаться в комендатуру, а потом начнем официально знакомиться с городком», -- решил я, бреясь и смывая с себя остатки алкогольной испарины.
В дверь спальни резко забарабанили.
-- Кто там? – Я метнулся к кровати и вытащил из-под подушки один из люггеров, ко-торыми снабдил меня старшина.
-- Товарышу капитанэ, прокыдайтэся скориш… Цэ я, Тягныдуля.
Я резко распахнул дверь… Кроме старшины там никого не было. – Что там у тебя произошло?
-- Так, тэе… наши покийныки зныклы.
-- Какие покойники?
-- Ну, ти… що в лиси… Точниш молодый лежыть, а иншый, старшой -- знык!
-- Кому мог понадобиться труп, черт побери? – Я торопливо натянул гимнастерку, как обычно, чуть запутался с ремнями портупеи… -- Где мотоцикл?
-- Як дэ?.. Биля дому.
Я выскочил в коридор.
-- Куды вы, товарышу капитанэ, А ваш кыйок?.. – раздалось мне вослед
БМВ, с работающим вхолостую мотором, дожидался нас под окнами. Я вскочил на привычное место в коляску, старшина взгромоздился за руль и мы помчались по направлению к шоссе. Как только мы выехали за город, старшина вновь проделал привычный экзерсис с доставанием из кустов пулемета, который он спрятал накану-не. По дороге старшина сообщил, что сегодня, с утра пораньше, он отправился за трупами и когда одного из них не обнаружил, сразу же бросился разыскивать меня.
Мы притормозили на месте вчерашнего боя. Я довольно бодро выскочил из коляски, и чуть припадая на ногу, побежал в лес, на всякий случай, обнажая пистолет. Действительно, труп старшего исчез. Но больше всего меня поразило не это. Второй более молодой кадавр был тщательно уложен лицом вниз. Руки его, раскинутые будто у распятия, впивались пальцами в землю. Казалось, покойник собирался встать и пойти… Но чтобы помешать ему сделать это, кто-то аккуратно подрезал мертвому сухожилия на ногах…
До крайности странно. Похоже на какой-то загадочный ритуал. Мне показалось, что в голове шевельнулась какая-то тень догадки. Про нечто подобное я, кажется, читал или слышал…
-- Що будэмо робыты, товарышу капитанэ? – вывел меня из задумчивости невероят-ный акцент старшины.
-- Прочеши близлежащую местность, может, наткнешься на какой-то след. А я здесь пошурую.
-- Та я вжэ всьо оглянув. Ничого ни мае.
-- Разговорчики… -- буркнул я в сердцах. Без сомнения, старшина осмотрел все во-круг до того, как отправился за мной.
Ученого учить, только портить. Он ведь профессионал. Но делать-то что-то надо!

Когда, наконец лейтенант Ламенадзе убрался, я отправился вниз, познакомиться с хозяйкой. Я нашел ее в огромной кухне, вымытой как и весь дом, до блеска.
-- Разрешите представиться. Александр Саблин. Капитан Саблин. Прошу меня простить за внезапное вторжение, фрау…-- я сделал многозначительную паузу.
-- Вильгемина фон Бюлов, -- у нее оказался весьма приятный голос. Густой, чуть хрипловатый, обволакивающий.
-- … фрау фон Бюлов, -- закончил фразу я. -- Я постараюсь не причинить вам особых хлопот.
-- Увы! Тяготы войны – и хотя фраза была сказана по-немецки, а не на галльском наречии, я невольно вздрогнул. «Не хватало еще, чтобы она умела читать мысли». – Впрочем, судя по первому впечатлению вы, господин офицер, выгодно отличаетесь от большинства мужланов наводнивших наш городок. – Тут она поняла, что сморозила лишнее и слегка покраснела. – Прошу простить меня за излишнюю откровенность. Мы, как проигравшая сторона, не имеем права критиковать победителей.
-- Тут вы ошибаетесь, фрау фон Бюлов. Мы все – победители, Хотя бы, потому что выжили в этой бойне. А что касается моих соотечественников, то далеко не все из их поступков нравится и мне.
-- Вы великолепно владеете нашим языком. Да и вид у вас не слишком славянский. Если бы не эта форма, -- она очаровательно сморщила носик, -- я бы решила, что вы – превосходный образчик нашей, арийской расы.
-- Благодарю за комплимент, мадам. Видимо, у меня были прекрасные учителя.
-- Если не возражаете, я буду называть вас капитан Алекс.
-- Буду польщен…
В этот момент раздался негромкий стук.
-- Прошу меня простить. Это, наверное, господин пастор. Он живет неподалеку и по вечерам частенько наведывается к нам.
Фрау фон Бюлов с легкостью поднялась и направилась к двери. Я опустился на уз-кий старинный стул, возле массивного деревянного стола, торопливо сунул в карман стальную ложку, и уже не таясь, обвел взглядом помещение. Оказывается, есть и еще один выход наружу, ведущий из кухни. Место моей временной дислокации нра-вилось мне все больше.
Стрельчатая готическая дверь приоткрылась и в кухню вошла фрау фон Бюлов и пожилой суховатый мужчина в строгом черном одеянии с ярким пятном белого во-ротничка на шее. Но даже если бы он был в обычной «цивильной» одежде, было бы нетрудно догадаться о его профессии. Необычное положение рук, словно приготовленных для благословения или анафемы, постановка фигуры. Даже выражение лица выдавало в нем церковника, так сказать «служителя культа». Его светлые блеклые глаза зорко впились в меня, на мгновение задержались и взгляд вильнул в сторону, словно господин пастор чего-то испугался.
-- Капитан Алекс, разрешите представить вам нашего дорогого пастора Оффенбаха, -- похоже, хозяйка дома решила, что я существо безобидное, и вновь принялась играть роль светской дамы. Постараемся ее не разочаровывать.
Я, как положено воспитанному человеку, вскочил, и чуть склонив голову, бойко щелкнул каблуками. Как ни странно, раненая нога вела себя выше всяких похвал.
-- Вильгемина успела сообщить мне, что вы прекрасно владеете нашим языком. По-этому, если не возражаете, мы будем общаться на нем – по-птичьи наклонив голову набок, он сделал паузу, будто ожидая возражений, и не дождавшись, продолжил: -- Мы рады приветствовать вас в нашем славном городке… И небрежно обронил: -- Вы к нам надолго?
-- Прибыл к новому месту службы, А уж насколько – решать не мне, а начальству.
-- Ну да, ну да, -- пастор снова по птичьи склонил свою голову. – Видимо поэтому я избрал для себя стезю служения Господу. Не слишком люблю зависеть от приказов сверху.
-- А как же быть с церковным постулатом «человек предполагает, а Бог располага-ет?» --
-- Ах, -- пастор осторожно улыбнулся краешком тонких выцветших губ, -- Вы об этом… Должен признать -- хоть это звучит крамолой в устах служителя церкви -- по-следние две тысячи лет нам не слишком докучали приказами сверху…
-- Да и враги ваши, на поверку, оказывались ложными мишенями…
Глаза пастора снова испытующе впились в меня, и вновь он торопливо отвел взгляд.
-- Можно сказать и так, пользуясь вашей армейской терминологией. Хотя… «Дьявол настолько хитер, что заставляет многих верить, будто его не существует». Впрочем, наша пустяшная словесная дуэль, похоже, наводит тоску на очаровательную хозяйку этого дома.
«Умен, хитер, осторожен. Владеет косвенным методом сбора информации. Может быть, это именно тот, кто мне нужен? Не факт. Любопытно, он называет хозяйку по имени. Родственник, старый друг, любовник?» Я сделал еще одну мысленную зарубку. «Следует поплотнее пощупать его за вымя», как выражались в нашей разведшколе.
-- Простите, вы, наверное, по делу, господин пастор. Разрешите откланяться. Не буду вам докучать. Пойду, прилягу…
Не обращая внимания на довольно вялые возражения хозяйки, что де, мол, «вы нам не мешаете, а совсем -- наоборот», я вышел и отправился к себе наверх.
Дверь в кабинете была снабжена старинным замком, из которого торчал почерневший от времени ключ, причудливой формы. Я старательно запер дверь, вынул из кармана галифе ложку и сунул ее в щель под дверью, препятствуя откры-тию.
«У меня в запасе еще часа полтора до прихода старлея. Можно спокойно заняться своими делами» -- подумал, я открывая окно эркера и осторожно выбираясь наружу.
Лестница, хотя и оставила на моих руках следы ржавчины была сработана по-немецки солидно. Для начала я взобрался наверх, убедиться, что при случае, для отхода смогу воспользоваться крышей. Крытая темно-красной черепицей, кое-где поросшая мхом крыша, была не самым удобным путем отхода, но, как говорится «за неимением гербовой, пишем на простой». Я быстро спустился и мягко спрыгнул на мостовую, стараясь беречь ногу. На мгновение замер. Тишина и спокойствие… Стараясь ступать, как можно осторожней, я направился к порту. Ориентиром служила темная старинная готическая башня с высоким куполом – остатки, нависающей над портом, крепости. Городок словно вымер. По дороге я не встретил ни единого прохожего, и лишь единожды, услышав характерный стук сапог армейского патруля, поспешил убраться в темную нишу близлежащего дома, пережидая, пока они пройдут мимо. Почти добравшись до башни, я приостановился, еще раз внимательно огляделся по сторонам и повернул к небольшому домику, притулившемуся к крепостной стене. Взявшись за чугунное кольцо на двери, я по-стучал. Три коротких удара и два длинных…
Томительные секунды ожидания. Наконец дверь приоткрылась.
-- Дядюшка Густав, передает вам привет, -- четко выговорил я, в темноту проема.
-- Значит, жив старый пират, -- прозвучал отзыв. – Проходите.

-- А домик тебе и впрямь славный попался – заявил старший лейтенант, когда я осмотрел свои хоромы. – Я и сам думал сюда перебраться – он панибратски подмигнул мне. – Ты главное – не тушуйся. Бери их за вымя – пока горячо.
-- Да уж, хозяйка, насколько я успел разглядеть, славная.
-- Не только хозяйка, -- Его темные глаза стали совсем маслянистыми. – Она конечно женщина ничего, если ты предпочитаешь товар второй свежести… Но… -- Он предостерегающе вскинул вверх палец с грязным ногтем.-- Тут обитают еще две фемины, Одна -- дочка хозяйки, а вторая -- какая-то племянница. Розанчики, доложу я тебе. Тут кое-кто из наших на них глаз положил. Но с нашим старым мухомором не слишком побалуешь. Короче, можешь оприходовать одну из них, а можешь…-- он похотливо хихикнул, – и всех скопом, вместе с хозяйкой. Если, конечно, боевые раны позволят… Я вот недавно в районе порта наткнулся на близняшек и взял их на крыло… -- и он понес полную похабщину. Я, понятное дело, как положено, также сладострастно закатывал глаза, вовремя вставлял реплики вроде: «Ух ты! Ну ты даешь! Нет, серьезно?» и так далее, но практически перестал его воспринимать. Или он был гениальным актером и агентом экстра-класса или обыкновенным тупоголовым, хвастливым, нечистоплотным и не слишком умным мальчишкой, дорвавшимся до власти. Но первое я, практически, сразу же отмел. Если бы это была Москва или на худой конец – Берлин, то можно было бы поверить, что тебе подсовывают такую наживку. А держать в захолустье агента экстра-класса – непозволительная роскошь. И главное – для чего? Чтобы подловить некоего помощника коменданта на мародерстве, контрабанде и моральном разложении? Поверить в такое было невозможно. Изображаясь, что в восторге от эротических похождений летчика, я, как бы ненароком, вошел в пространство эркера в углу кабинета и вовремя очередного, особо гнусного пассажа, осторожно отогнулся занавеску. Так и есть. «Ты даже не представляешь, лейтенант Ламенадзе, какой ты подарок для меня сделал». Рядом с деревянной конструкцией, по стене тянулась прочная железная лестница… Так, пока он болтает прикинем, что мы имеем в наличии. Этот грузин связан с контрабандой? Не факт. Скорее, пользуется своей властью, как победитель и потихоньку тянет у местных, что понравится. Теперь Тягныдуля. Что сказать? По повадкам – битый волчара, хотя и пытается рядиться в овечью шкуру. Правда, ведет он себя как-то странновато. Ладно, разберемся с ним попозже. Комендант Старыгин? Судя по первому впечатлению, службист и человек твердых принципов. Впрочем, завтра прощупаем его плотнее. На сегодня пока все. Правда, за спиной маячил еще майор Лопатников. Вероятно, он начнет под меня копать, наверняка запросит часть, может быть фото. Ну это пока не серьезно. А вот если ему -- со скуки, или еще по какой причине, захочется непременно разоблачить вражеского лазутчика и убийцу – тогда дела мои плохи. Против лома нет приема. Если он, явно импровизируя, заварил такую кашу, то, что будет, если он начнет готовить свое блюдо всерьез?
«Тогда дела твои плохи, капитан Саблин». Но пока я жив. И это -- уже неплохо.

Мое временное пристанище оказалось на редкость уютным. Хозяйка, привлекатель-ная, хорошо сохранившаяся женщина лет сорока, без возражений отдала в мое распоряжение весь второй этаж своего дома и я оказался владельцем просторного кабинета с камином, явно принадлежавшего покойному майору Вермахта, застав-ленному старинными фолиантами, и роскошной спальни с широкой, словно футбольное поле, по-немецки пышной кроватью. Сопровождающий меня старший лейтенант, оказался бесхитростным, словоохотливым и не слишком умным.
-- Чего хромашь, капитан? – поинтересовался он, как только мы вышли со двора ко-мендатуры.
-- Только что из госпиталя. --- Ответ прозвучал суховато и я постарался загладить свою оплошность. Не стоит с самого начала настраивать лейтенанта против себя. – Дурацкая оплошность во время штурма Гдыни. Короче – сам виноват, нарвался на шальную пулю. «Зачем ему знать, что эта пуля была не такой уж шальной, а предназначалась именно мне. Чистой воды везение не вовремя попавшаяся под ногу болотная кочка…» Хорош капитан, мемуары будешь писать на пенсии.
Если доживешь».
-- Ага понимаю – старший лейтенант поощрительно улыбнулся. – А ля гер, кон а ля гер…
Он видимо хотел сказать «реверс де ля гер», то есть «превратности войны» но я не счел нужным поправлять его.
-- То-то я смотрю у тебя и вещей-то никаких с собой нет. Ну ничего… Обживешься, я тебя кое с кем познакомлю, будешь одет как тот лондонский денди… Да и прочего, можно будет разжиться… -- Он неопределенно помотал кистью руки перед собой. – Мы, фронтовики, -- он чуть скосил глаза на грудь, где красовался орден Красной звезды, -- это как никто заслужил…
«Неужели так просто меня выводят на контрабанду?» -- Если поможешь -- в долгу не останусь. Коньяк пьешь?
-- Смотря какой. Я ведь, как все грузины, человек переборчивый. Если немецкую дрянь – то и даром не надо…
-- Не волнуйся. Отличный французский коньяк двадцатилетней выдержки. Ребята навестили в госпитале и расстарались.
-- Вот это по-нашему. Только перенесем наш брудершафт на более позднее время. Наш цербер, подполковник Старыгин, не поощряет этого дела. Ну вот, мы и пришли. – Он решительно постучался в массивную деревянную дверь, обитую стальными полосами.

В город мы въехали, когда уже начало темнеть. Типичный бюргерский городишко с вылизанными опрятными двухэтажными зданиями, непременной остроконечной кирхой и занавесочками на окнах. Не город – а картинка с пасхальной открытки. Но в самой его атмосфере, притихшей, настороженной, затаившейся было что-то неприятное, пугающее. Когда наш мотоцикл грохотал по пустым словно вымершим улочкам, я заметил как несколько раз колыхнулись расшитые занавесочки в темных окнах домов. За нами явно следили.
Тягныдуля въехал во двор пузатого дома, стоящего неподалеку от кирхи, в отличии от большинства домов залитого ярким электрическим светом. Как и везде, здание комендатуры располагалось в здании бывшей ратуши. С парадного входа – советская комендатура, с черного – временная администрация оккупированного городка. О чем и сообщала надпись на русском и непмецком языках. У входа стояло несколько армейских грузовиков и непременный виллис. Только теперь я рассмотрел, что из окна на втором этаже свешивается поблекший красный флаг. «Приехали». Из темного бокового угла торопливо выбежал солдатик с автоматом, поправляя ширинку.
«Часовой -- полный раздолбай». Похоже, не только я впал в полное благодушие от мирной жизни.
-- Кого привез, старшина? – Голос у солдатика ломался. «Отлично поставлена у них служба, ничего не скажешь. Служаки хреновы».
-- Та цэ ж наш новый помичнык коменданта. – Тягныдуля, казалось, не заметил ни вопиющего нарушения устава, ни взгляда, которым я окинул солдатика, но мне ка-залось, что я уже начал понимать игру старшины. – Капитан Саблин. Геройська особыстисть… Сим орденив, сорок шисть выходив у тил ворога… «Ай да старшина. И когда он только успел? Или Лопатников подсуетился?»
Из дверей комендатуры вышел человек в форме подполковника артиллерии. Среднего роста, седые виски, выцветшие серо-голубые глаза, жесткие возрастные складки на лице.
-- Собакин, мать твою. Три наряда вне очереди! – голос у подполковника был басовитый раскатистый.
-- Есть три наряда вне очереди – Солдатик всем своим видом демонстрировал недовольство.
-- Еще три наряда. Ты что, оболтус, забыл, что часовому разговаривать не положено? Ничего-ничего. За чисткой сортира быстро вспомнишь Устав.
Подполковник приблизился ко мне. Я вытянулся в струнку и вскинул руку к фуражке. – Капитан Саблин. Прибыл в ваше распоряжение.
-- Вольно, капитан. -- Он протянул мне руку. – Тебя как по-батюшке?
-- Александр Львович.
-- Ну вот и ладно, Александр Львович. Располагайся в наших Палестинах. Даю тебе денек на обустройство. А там – не обессудь. Будешь тянуть лямку вместе со всеми. Ламенадзе! – крикнул он, обернувшись к полуоткрытой двери.
--Слушаюсь, товарищ подполковник, -- в двери показался шеголевато одетый в летную форму грузин, с погонами старшего лейтенанта и тонкой полоской усиков под мясистым хищно склоненным вниз носом.
-- Знакомьтесь. Саблин. Ламенадзе. Значит так, старшой, нужно его разместить где-нибудь неподалеку. Какие будут соображения?
-- Есть на примете домик на Энгельсштрассе, ну вы знаете -- бывшей Герингштрассе. Отличный двухэтажный особнячок. Хозяйка -- вдова пехотного майора, погибшего в 42-м, под Харьковом. И отсюда -- один квартал…-- Грузин говорил чисто, правда в речи его проскакивали гортанные звуки, характерные для уроженцев Кавказа.
-- Вот и отлично. Отведешь его туда. Поможешь устроиться. Даю, на все про все, два часа. А то – знаю я вас – тут же устроите эдакий вечер знакомств, с выпивкой и прочими безобразиями. — И увидев, что старший лейтенант собирается возразить резко скомандовал: -- Кругом, шагом марш.

Начинались сумерки. На дорогу начал наползать плотный серый, похожий на дым от разорвавшегося фугаса, клочковатый туман. Лес до сих пор казавшийся таким приветливым потемнел, насупился.
-- Майже прийихалы, -- перекрывая рев мотора, прокрычал Тягныдуля. – От тией галявынкы, зовсим…
Договорить он не успел. Откуда-то слева загрохотала автоматная очередь. Завизжали пули. Старшина резко бросил мотоцикл в сторону. И хотя я не видел откуда стреляли, схватился рукой за пистолетную рукоять пулемета и щедро полил заросли свинцом.
В ответ пролаяла еще одна очередь. Пули сочно зачмокали по коляске. Я повел туда стволом, стараясь нащупать длинной очередью невидимого противника. Боковым зрением я заметил, что старшина выкатился из седла и выхватив из карманов два нагана, перекатываясь, садит пули куда-то в лес.
Если я не хотел чтобы меня превратили в мишень, следовало побыстрее выбираться из коляски. Я резко, как учили, вскинулся, вылетая из коляски. «Упасть вбок, перекатиться и – подавить противника огнем..» И тут опять подвела раненая нога. Боль была настолько ослепляюще острой, что я на мгновение потерял ориентировку. Казалось, тысячи шестерен впились во все тело. Голова закружилась и кровавая дурнота подступила к горлу. В глазах потемнело…
-- Як вы, товарышу капитанэ?.. – услышал я над ухом голос старшины. Я разлепил глаза. Передо мной была серое полотно шоссе. Развернулся на спину и неловко сел. Нога ныла, не приведи господи! Во рту был отвратительный медный привкус крови. Голова кружилась. Я опустился на локоть. – Вас нэ зачепыло?
-- Да вроде, цел, -- промычал я. – А что бой?
-- Та двое йихних отамочкы лежать, а иншы видийшлы у лис.
-- Кто они?
-- Та хто ж йих знае. Однэ слово – бандюкы.
-- Ладно, старшина, -- хорош разлеживаться. Давай посмотрим, кого ты там подстрелил и – валим отсюда. – Прикусив губу, чтобы не застонать и стараясь поменьше тревожить ногу, я приподнялся и выпрямился.
Тягныдуля мгновенно подхватил меня под руку.
-- Сам...— выдавил я. — Или ты меня и в сортир, как щенка водить будешь? – Мне было крайне досадно. Так лопухнуться при первой же реальной опасности. Расслабился, как последняя салага. Выпендривался перед старшиной, мол «не по уставу!» Миром ему запахло!
Старшина вытащил из коляски мою палку. На деревяшке красовалась свежая рва-ная отметина от пули.
С помощью палки стоять стало легче. Теперь можно нагнуться ощупать ногу. Крови вроде нет. Боль почти прошла и превратилась в тупую, ноющую.
-- Лады. Пациент скорее жив… Поковыляли потихоньку...
Тягныдуля перекинул с плеча на грудь, неизвестно откуда взявшийся шмайсер. Запоздало я сообразил, что он. Вероятно, подобрал автомат у одного из убитых.
Мы медленно сошли с шоссе и направились в лес. Старшина время от времени бросал на меня косые взгляды, проверяя, как я себя чувствую. Слава богу, идти пришлось недолго.
Они лежали метрах в пятнадцати, возле поваленного ствола на примятой траве. Один – постарше, с клочьями седоватой щетины, на еще не застывшим смертельной маской лице. Второй – рыжеватый веснушчатый, с широко распахнутыми, будто удивленными глазами. По его сочившемуся кровью виску уже деловито ползала жирная синяя муха. Оба одеты в гражданские пиджаки и засаленные рубашки. Но штаны и сапоги у обоих были армейскими, от немцев. Впрочем, это ничего не означало: сейчас пол-Европы одевалось подобным образом. А вот прическа старшего, наводила на определенные размышления. Слишком уж аккуратная для «лесных братьев». Я нагнулся, вытащил из-за голенища десантный нож и взрезал рукав пиджака. Старшина не обманул. Нож резал грубую зеленоватую полушерстяную ткань, словно масло. Так и есть, синяя татуировка с обозначением группы крови, обязательная для эсэсовцев.
Старшина проделал ту же операцию со вторым мертвецом. На месте татуировки у того красовался свежий рубец. Знакомый прием.
-- Обыскал?..
Мой напарник коротко кивнул. – Ничого цикавого. – Мне показалось, он на секунду заколебался.
-- Ладно. А как у вас принято… с этими?
-- По инструкции трэба йих у мисто. Може хтось впизнае. Алэ…-- он безнадежно махнул рукой. – Дуже поганый народ. Капостный….
-- Понятно, И что ты предлагаешь? – Засада в лесу несколько поубавила мою прыть и я предпочитал советоваться со старшиной по малейшему поводу.
-- Та шо… Додому скоришэ трэба. Ось вже зовсим тэмние…
-- А трупы?
-- А що з йимы станэться? Завтра пидберэмо.
Увидев, что я направился к мотоциклу, Тягныдуля торопливо бросился вперед на шоссе. Через несколько мгновений раздалось утробное урчание мотора и БМВ, съехав с асфальта, грузно покачиваясь, пополз мне навстречу…

Старшина подвел меня к мотоциклу. -- Товарышу капитанэ, прошу до колясочки. Туточки, вам краще будэ.
Мотоцикл, трофейный БМВ, вид имел такой же неказистый, как и старшина. На коляске, небрежно закрашенной армейской зеленью, проступали немецкие готические литеры, сообщавшие, о принадлежности данного транспортного средства к полевой жандармерии танковой дивизии СС «Мертвая голова».
-- Что-то я не припомню, чтобы «Мертвая голова» оборонялась в этих краях…-- заметил я, неловко забираясь вод кожаный полог коляски.
-- Так тож, зрозумило… Трохвеи… З усюды-сюды понапхано… Чи вы, мене товарышу капитане, у якыхось нисенитныцях пидозрюетэ? – Он пристально вперился в мою переносицу. – То нэ трэба… Мэнэ вже перевиярялы, як то кажуть, до самых товстых кишок. У НКВД, та взагали… За висим-то рокив… -- он вздохнул и рванул магнето.
На удивление БМВ завелся мгновенно. Судя по ровному стуку мотора, содержался он в отличном состоянии. «Очередное несоответствие формы и содержания», -- подумал я и поинтересовался: -- А мне что, тоже маскироваться под придурка?
-- Та шо вы такэ кажете, товарышу капитанэ. Якщо я такый вид мамкы з батьком -- то це мий хрэст. А вам, що ж? Вы ж освиченый, та й поранетый… -- он внезапно ухмыльнулся. – Та й не дуже вы свойим выдом лякаетэ.
-- То есть?
-- А нам трэба як найменш… -- следующие слова он выговорил по-русски, явно кого-то передразнивая – «привлекать внимание».
-- Это ты кого же цитируешь?
-- Товарыша Мешика Павло Яковыча, -- онг снова довольно ехидно улыбнулся. – Може знаете такого?
-- Кое-что слышал – ответно ухмыльнулся я. Генерал-лейтенант Мешик находился в Польше не совсем официально. Он помогал организовывать службу безопасности у «братьев-славян». И тем не менее, даже желторотые юнцы знали, кто курирует всю работу спецподразделений в Польше и Восточной Пруссии.
Резво пролетев окраины города, мы выкатили на шоссе. Старшина внезапно заглу-шил мотор.
-- Товарышу капитанэ, Перепрошую ласкаво, а як у вас зи зброею?
-- Не жалуюсь. – Я отклонился влево и похлопал по кобуре, где покоился ТТ, врученный в госпитале. Мое оружие осталось на передовой.
-- То нэ дило. – Он посопел и полез в подсумок, подвешенный у заднего колеса, покопался там с минуту и извлек оттуда длинноствольный парабеллум, с тремя запасными магазинами. Потом на мгновение задумался и извлек его родственничка, на деревянных щечках которого красовались медные руны «СС».
-- Вмилы ж робыть, подлюкы, -- прищелкнул языком Тягныдуля. – Майже сорокоп'ятки…
Я обескуражено уставился, на брошенные на кожаный фартук, пахнущие оружейной смазкой, пистолеты. – Так ведь не по уставу…
-- Може воно й так. Алэ ж жыты й выжываты тэж не зовсим по уставу… -- И поверх люггеров лег оксидированный десантный нож. Тоже, естественно, немецкий…
-- Золингэн, сам точыв… -- старшина опасливо смотрел на меня, прекрасно понимая, что и ножи предусмотрены лишь боевым уставом. Я вздохнул и принялся рассовывать оружие и амуницию по карманам. В одном он был прав. Парабеллум гораздо надежнее, чем тульская переработка браунинга. Да и удобнее. Один из люгеров перекочевал в полевую березентовую кобуру, в торце которой я сделал ножом отверстие чтобы поместился ствол, второй, тот что подлиннее, я сунул в боковой карман. Ножу нашлось место за голенищем. Теперь оставалось решить что же делать с табельным ТТ.
Тягныдуля видя мои муки, решительно отобрал старенький потертый пистолет и сложил в тот же подсумок. «Интересно, что еще хранится у него в походном арсенале» -- подумал я, но спрашивать не решился, рискуя быть погребенным под грудой оружия.
Снова зычно затарахтел мотор и мы помчались дальше. Гладкий ухоженный автобан, который не слишком испортила наша тяжелая техника, чуть загибаясь влево вывел нас в густой лес. В отличии от дорог на Восточном фронте, где для защиты от партизан создавалась многометровая полоса отчуждения, немцам нечего было опасаться у себя в глубоком тылу и потому от леса до дороги было не более десятка метров.
Сташина снова затормозил. Не без изящества, он лихо съехал с шоссе, и остановился возле огромного расколотого молнией бука. Тягныдуля не торопясь, слез с седла и скрылся за деревом. Пока я размышлял, по какой нужде он туда отправился, старшина появился вновь, прижимая к груди пулемет МГ.
-- Ну это братец, уже некоторый перебор, -- хмыкнул я, глядя как он сноровисто крепит пулемет на коляске передо мной. – Война уже закончилась.
-- То вы так думаете, товарышу капитане. А лисовикы про цэ ничого не хочуть знаты. – Он старательно засопел, подкручивая винт крепления.
Я стался сдерживаться, хотя раздражение все росло. Что такое для двух обученных людей (а в подготовке старшины я уже успел убедиться возле комендатуры), против пары деморализованных немецких недобитков? «Плюнуть и растереть» -- как выражался старший лейтенант Пасечный, мой приятель по разведшколе. Но когда старшина старательно запаравил ленту и снял пулемет с предохранителя, я не выдержал и сорвался:
-- Старшина, что вы себе такое позволяете?
-- А що я?.. Я – ничого… -- Он вытянулся в струнку и на его лице появилось все то же глуповато-отсутствующее выражение, на которое так легко попались офицеры из главной комендатуры. -- Дозвольте продовжыты шлях. Чи можэ розмотуемо? – Его голос тревожно дрогнул, и он выжидающе уставился на меня своими печальными сливовыми глазами.
Я понимал, что погорячился. Старшина был гораздо лучше знаком с местной обстановкой. Просто все это нагромождение оружия казалось мне какой-то бесконечно затянувшейся игрой в войнушку, бессмысленной возней, и попахивало трусостью. И я взял себя в руки.
-- Ладно, поехали.
Не скрывая облегчения, Тягныдуля вздохнул, и снова взгромоздился в седло. Мы помчались дальше.

Мы с майором вышли на улицу. – Ты главное -- первым делом канал контрабанды перекрой. И если что заметишь – пулей ко мне. Понапрасну там не геройствуй, – он рассеяно потер свой затылок. – Надоело, понимаешь молодых пацанов, после вой-ны хоронить.
Я попытался возразить, но он коротким жестом остановил меня: -- Да знаю я вас, героев-разведчиков. Вон гляди, тот -- самый задрипанный – твой.
Я посмотрел на группу офицеров, сгрудившуюся возле трофейного мотоцикла БМВ с коляской.
«Самого задрипанного» определить было несложно. Если все остальные были одеты с подчеркнутым щегольством, в до блеска надраенных сапогах, то «мой», как назвал его Лопатников, – выглядел чисто, как олух царя небесного. Больше всего он напоминал иллюстрации к гашековскому солдату Швейку. Та же круглая глуповатая физиономия, нелепо скроенная фигура, пузырящаяся форма на несколько размеров больше чем надо и рыжие, отродясь не чищеные, сапоги. Правда в его темных как сливы глазах застыла какая-то вселенская печаль-тоска, которая проступала даже тогда, когда он ухмылялся во весь свой щербатый рот.
-- Та, хлопци, шо ж вы таке кажете? – голос у него был солидный басовитый, но акцент какой-то невероятный. Смесь западынского с одесским. Если бы кто бы рассказал – ни в жизнь бы не поверил, что такое возможно.
Группка офицеров вокруг него с явным удовольствием заржала. Старлей с нашивками танкиста продолжал подначивать: -- Ну колись, старшина, как ты их завалил?
-- Та як, як? Воны йшли туточки, а я ось так… А воны до мене, а я осюды и ось… – старшина коротко хекнул и дюжий старлей вытянулся в пыли с неестественно вывернутой рукой. Словно шарик ртути, старшина переместился влево и рядом растянулся еще один офицер. Прием на задержание был проведен блестяще.
На дворе управления воцарилась мертвая тишина.
-- Тягныдуля, ко мне – громко рявкнул майор, разряжая обстановку. И обернувшись ко мне, добавил: -- Наградил же господь, имечком.
Старшина быстрым скачущим шагом приблизился к крыльцу. При этом он споткнулся, перешел на строевой, неловко приставил ногу, и издевательски-отточенным движением отдал нам честь. – Товарышу майорэ, старшина Тяныдуля по вашому прыказанью зъявывся.
-- Никак не отучу его Ваньку валять… -- снова обратился ко мне майор.
-- Вообщем так, старшина. Принимай пополнение. Это твое новое начальство, капи-тан Саблин -- твой новый отец-командир. Прошу любить и жаловать.
-- Слухаюся, товарышу майор. Мы ж будь-колы… -- Он расплылся в радостной ухмылке. Если бы я не видел, как он блестяще сработал с этими двумя, то решил бы, что он действительно недалекий полудурок, каких в армии пруд-пруди.
-- А воны як, горлаты нэ будуть? Бо я нэ можу колы на мэне крычать. Бо в мэнэ тоди паморокы, и колотнеча, то й я не розумию що роблю. Ось, як зараз... – Он кивнул на кряхтящих офицеров, которые силились подняться под дружный хохот окружающих.
-- Ты не придуривайся. Левонтий. Капитан твои штучки уже раскусил. Он -- наш… Школа Серебрянского.., ну ты же знаешь, из судоплатовских… – понизив голос, едва слышно шепнул майор. – Это тебе не армейские штафирки, – майор чуть скосил гла-за в сторону офицеров.
-- Щось я вас не дуже розумию, товарыше майорэ… -- продолжая глуповато улыбаться заявил старшина, понизив голос.—Тут уси наши, совецьки.
-- Вот и я, об том же, -- майор ухмыльнулся в ответ. – Ты там за ним пригляди, чтоб он особо на рожон не лез. К тому же человек после ранения. Официально, он будет числиться у вас помощником коменданта. Что еще? Связь только через меня. Не светитесь без нужды. Если что – найдем способ пообщаться в обход официальных каналов.
Майор протянул мне широкую жесткую ладонь. -- В общем, давайте, не затягивайте, отправляйтесь к себе в хозяйство. А то ведь скоро темнеть начнет…

Действующие лица, по мере появления:

Майор Лопатников, опытный Смершевец, любящий косить под «дурочку»
Некто капитан Саблин, волею судьбы ставший главным героем данного повествования
Старшина Левонтий Тягныдуля, тоже штучка со многими секретами
Комендант города, подполковник Старыгин, сибарит и армейский интеллигент, легко впадающий в гнев
Старший лейтенант Ламенадзе, грузин в летной форме с замашками мелкого фраера
Вильгемина фон Бюлов, хозяйка квартиры, где поселился Саблин. Дама в самом соку
Пастор Оффенбах, считающий, что любопытство не порок
Ангелика Таубрюке, племянница хозяйки квартиры, ангел, с дьявольски соблазнительной фигурой
Лейтенант Бердыалиев, пылко влюбленный сын Востока, не брезгающий писать доносы
Герр Коссовски, много знающий библиотекарь, запуганный геббельсовской пропагандой
Марио Аньелли, уроженец Венеции, волею судьбы занесенный далеко от Родины
Капитан Гарькавый, местный особист, не привыкший верить на слово
Старший лейтенант Елагин, имеющий все шансы к сорока годам дослужиться до капитана
Доктор Цвайхорн, не умеющий ценить свою одежду
Старший лейтенант Николай Мурзаев, начальник порта, не дурак выпить
Сержант Соломатин, знаток морских судов
Хайнц Вайсмюллер, лейтенант Кригсмарине, предпочитающий жить на барже
Ионас Сантвар, одинокий нищий философ из Мемеля
Мартин Седлецки, донельзя жадный немец, курирующий литовских братьев


ЧАСТЬ I
Кто вы, капитан Саблин?

«Ну и препаршивейший же тебе городишко достался, не приведи господи. – майор Лопатников привычно матюкнулся. – Казалось бы, каких-то десять тысяч жителей, не на каждой карте он обозначен, а вот поди ж ты… Кого там только не напихано…»
Я слушал майора вяло, без особого интереса. За стрельчатыми готическими окнами бушевали последние дни весны. Первой, послевоенной… Странно было ощущать вместо въевшейся в самую плоть вони пороха, ароматы весны…
Живчик-майор, что-то продолжал говорить, пересыпая свою речь прибаутками, но я его откровенно игнорировал. Его хриплый сорванный голос почему-то клонил меня в сон. Все-таки трехдневная тряска в армейском эшелоне, после трех месяцев госпиталя, это вам не катание по пляжам на белоснежном «опель-адмирале» с девочками. Отнюдь. На мгновение позабыв о мозжащей раненой ноге, я усмехнулся.
-- Да ты не скалься, капитан, -- очень искренне обиделся Лопатников, отрывая меня от собственных мыслей. – Я-те правду говорю -- самый настоящий интернациональный бордель. В самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Собрали, понимаешь, фашистские сволочи курв со всей Европы, мать твою наперекосяк, Моя бы воля, я бы их быстро к делу приспособил. Нужники убирать, или по какой другой самой грязной работе. Дак ведь нельзя… Высокая политика, понимаешь… Эти проблядушки, не как-нибудь, а гражданки других, дружественных с нами держав, и генерал Лобов, под мою личную ответственность… --- майор вздернул ввысь короткий заскорузлый палец, -- поручил приглядывать за этими… как это он выразился, зараза?.. О! Жертвами нацистской половой распущенности!
Толстый приземистый Лопатников просто сочился гневом. -- Жертвы, понимаешь, У меня от этих жертв уже крупные неприятности были. Во-первых, неподалеку от твоего городишки, километрах эдак в пятнадцати, стоит мотострелковый полк, с приданными батальоном тяжелых гаубиц. И повадились оттуда офицеры к этим жертвам каждый день шастать. С одной стороны, понять их можно. Такую войну отгрохали и – живы остались, радуйся на полную катушку, а с другой… дисциплинка-то, того...
Короче, пошли у них сплошные пьянки, драки по этому делу, и как на грех -- самострел от несчастной любви. Сейчас этот Ромева из Вышнего Урюпинска в госпитале лежит, дырку в башке ему хирурги штопают. А как долечат – судить сукина сына будут. Ты хоть женат-то? – Он безнадежно махнул рукой. – А впрочем, какая разница. Ежели эти стервы на тебя глаз положат -- один хрен…
Я сам, давеча…-- он замолчал на его округлой физиономии появилось чисто кошачье, шкодливое выражение. – Впрочем, это к делу не относится, верно я говорю, капитан?
Я попытался вскочить. Чертова палка к которой я никак не мог привыкнуть, с грохотом брякнулась на пол. Краснея, я нагнулся за ней, пробормотав: -- Так точно, товарищ майор.
-- Да сиди ты. Так где, говоришь, тебя зацепило?
Опираясь на стул, я неловко подгреб палку здоровой ногой и аккуратно поставил ее возле себя.
Весельчак и балагур мгновенно исчез. Испарился, будто и не было его. На меня смотрели холодные немигающие волчьи глаза майора НКГБ. Смершевца, до мозга костей. Его лысая круглая голова, с торчащими оттопыренными ушами, уже не казалась милой и домашней. На меня смотрел голодный зверь, готовый броситься и разорвать при малейшем неправильном движении. И хоть работал он, скорее по привычке, а не потому, что подозревал меня в чем-то, где-то под сердцем противно екнуло.
-- Да не говорил я ничего… В моем личном деле все популярно изложено… -- я внезапно почувствовал, как пересохло во рту. «Э-э, парень. Трехмесячный отдых в госпитале и ты мгновенно «поплыл». С другой стороны, я ведь не готовился к интенсивным методам допроса, просто прибыл представиться новому начальству. А он, ни с того ни с сего, принялся демонстрировать пресловутую чекистскую хваткку. И все же я был зол на себя. «Застали врасплох, как последнего щенка. Соберись, капитан».
-- Э-э-э… Личное дело, -- майор пренебрежительно махнул загорелой до красноты короткопалой рукой, покрытой густыми черными волосами. – Полистал я его на до-суге. И сказано там голубь ты наш, что некому капитану Саблину, русскому, из служащих, рост, внешние приметы и размер сапог опускаем, действительно 25 лет, и прибыл он в мое распоряжение после ранения. – Майор хмыкнул, и голос его стал вкрадчиво-издевательским. – Зато там не сказано, как ты орел залетный, пришил раненого героя-капитана, довольно похожего на тебя. И спокойненько направился сюда, воспользовавшись его документами. Чтобы при первой возможности уйти за кордон или, что еще хуже продолжать свою вредительскую деятельность…
-- Шутите, товарищ майор?
-- Какие уж там шутки… -- Он подошел к столу и покопавшись в бумагах вытащил листок с несколькими официальными штампами. – Вот она -- ориентировочка. Свежая. Послушай, будет небезынтересно… Ага, вот…
…обнаружен раздетый изуродованный до неузнаваемости труп мужчины 25 лет. Волосы светло-русые, стрижка армейская. Рост покойного – метр 84. Вероятно, был убит с целью захвата документов и смены идентификации опытным противником, судя по характеру нанесенных ран, в совершенстве владеющим специальными методами ведения боевых действий и профессионально умеющим заметать следы. Вероятный убийца, прошел специальную подготовку в шпионско-диверсионных подразделениях абвера «Бергман» или «Нахтигаль», диверсионных подразделений воздушных десантников или спецвойсках VI управления РСХА… Убийца, наверняка прекрасно владеет русским языком и скорее всего, внешним сходством с убитым… Достаточно, или что-нибудь еще следует добавить?
«Отставить сантименты, капитан. Соберись и работай. Он должен тебе поверить. Иначе…» Я мгновенно привел себя в боевое состояние. – Был ранен во время ноч-ного поиска в боях за Гдыню. 24 марта… Обычный, в общем, ночной рейд… Не самый удачный выход… Мы с напарником ликвидировали дот, а при возвращении, уже на передовой, меня и зацепило. Да так неудачно… В общем, ваши края брали уже без меня. – Мой голос был абсолютно спокоен. Да и с чего бы мне волноваться?
-- Гдыньские доты, говоришь? Да уж, легендарные места. Говорят там фюрер пересиживался, от бомбежек союзничков, мать бы их поперек колена… А ты паря, часом на Гитлера не охотился? Отправили бы такого – глядишь, и война бы скорее окончилась.
Я понимал, что майор пытается поймать меня «на самолюбии». Так эта штучка для первогодков. Поэтому я только пожал плечами: -- Не приказали, товарищ майор. А приказали -- пошел бы… – А насчет меня можно запросить полковника Орлова. Я уверен, он не откажется подтвердить мою личность.
Майор слушал крайне внимательно, только уши его слегка шевелились. Его взгляд, словно ствол револьвера, уставленный мне в переносицу, был неподвижен. Он не столько слушал мои ответы, сколько фиксировал малейшие реакции. «Явно качает на вазимоторы. Абакумовская школа? Нет, судя по возрасту он -- старый кадровик. А почему всего лишь майор? Или это тоже маскировка?»
Майор внезапно расслабился. – Ну да, ну да… -- Он снова улыбнулся и в мгновение ока превратился в доброго ласкового дядечку, недалекого и туповатого.
«Ай да майор, хорош волчара». Даже наши особисты, уж на что натасканные, не годились ему и в подметки. Я на мгновенье решил поломать ему игру, но тут же одернул себя. Пусть бутафорит, на здоровье. Авось, когда-нибудь и до дела до-беремся.
-- В каком «хозяйстве» начинал? — спросил он вкрадчиво.
-- ОСНАЗ. Спецшкола. С 1943-го – в «хозяйстве» Серебрянского. А до того – Работа на Большом Кавказском хребте… -- я пожал плечами.
-- Значит, из орлов Лаврентий Палыча! Или так, случайно попал?..
-- Да, вообщем-то, с детства любил лазать по горкам, вот и приспособили к делу…
-- Понятно, -- майор выдержал паузу. – Если ты из наших, то все равно из тебя ничего не вытянешь. «Видимо, под словом «наши» майор подразумевал кадровые части НКВД. -- А как у тебя с языком? -- вопрос был задан по-немецки. Он говорил вполне прилично, лишь, как все славяне, чуть смягчал согласные. Акцент похож на эльзасский.
-- Да вроде не жаловался. Подвешен, как у всех – по-немецки ответил я.
-- Бойкий юноша – и выпалил длинную фразу на литовском.
Я пожал плечами. – Вот в этом не силен, -- я прощеголял своим «польским прононсом». -- Досадный пробел в образовании..
-- Ничего, наверстаешь со временем. Если. конечно, жив останешься… – он снова перешел на «язык родных осин».
Лопатников впервые за весь разговор повернулся ко мне спиной. Его жирная массивная шея в складках казалось наползала на череп.
-- А что же ты голубок, с такими задатками, и только до капитана выслужился? – спросил он, не оборачиваясь. – Другие уже в твои годы армиями командуют.
-- А то вы не знаете, как армейцы нашего брата любят?
-- Да уж… Хорошо, хоть в спину не стреляют. -- Он обернулся. Вот теперь он, похоже, был настоящий. Поверил. Только поверил ли?
-- Ладно, нам с тобой еще пахать и пахать. Если ты и вправду в нашем деле хоть чуток шурупаешь… Впрочем, это проверится «в поле»… -- Он хмыкнул. – Короче, лирику -- побоку. Будем пока считать что ты – наш и тебя действительно кое-чему учили.
Обстановка у нас действительно -- хуже некуда. Городишко, как я уже говорил, паршивый. Народу всего-то тысяч десять. Но народишко с гнильцой. Немчуры понапихано -- невпроворот, да и прочих прибалтийских братьев, не меряно. Наверху поговаривают, готовится акция с выселением. Но до того, нам с тобой капитан, еще дожить надо. А это, я тебе доложу, штука непростая. Пожалуй, посложней, чем в твоей армейской разведке. Ты ведь у меня уже четвертый такой резвый. Двоих нашли исполосованных, а третьего – он снова хмыкнул, -- так и не сподобились. Где-то в здешних лесах и сгинул. А ведь матерый был волкодав, более тридцати «пар-шей» взял…
Засела здесь какая-то крупная сволочь. И не поймешь, то ли из недобитых эсэсманов, то ли из вервольфов. А может, гадят братья-славяне из Армии Крайовой… или литовские нацмены, «Лесные братья», как они себя называют. Тоже, доложу тебе, ребята будь здоров, Это тебе не воробей чихнул. Мне с ними еще до войны схлестнуться пришлось. Удовольствие, ниже среднего. В общем, придется тебе работать под прикрытием. Поедешь туда помощником комендача…