Нетленка

В комендатуре мое появление вызвало некоторое оживление. Солдатики поглядывали на меня с уважением и опаской. Дежурный офицер сидящий за столиком, вскочил, подчеркнуто уважительно отдал мне честь и едва шевеля губами, прошептал: Батя рвет и мечет. И требует вас на ковер. Этот задрипанный урюк, мать его через колено, успел накатать телегу по полной. Он-то и пороху толком не нюхал, а туда же… Везде лезет, везде вякает не в тему. К тому же -- комсорг. Может гад, и в Политуправление стукнуть…
-- Капитан Саблин, немедленно ко мне!.. -- прервал его излияния раздраженный голос коменданта.
В очередной раз прокляв себя за несдержанность, я довольно сносным строевым шагом протопал до кабинета.
-- Товарищ подполковник, капитан Саблин по вашему приказанию…
-- Дверь закрой, стервец. И поплотней! – Подполковник с багровым от гнева лицом дождался пока я плотно затворю массивные дубовые двери со старинной резьбой и обрушил на меня гневную тираду, смысл которой заключался в том, что подобные мне молокососы, недостойны высокого звания советского офицера. Со стороны, это, наверное, выглядело довольно забавно. Здоровенный детина, в форме капитана, стоящий навытяжку посредине реквизированного ковра и бегающий вокруг него суетящийся приземистый подполковник. Задранная вверх голова, всклокоченные пучки седых волос, и постоянно сползающие с крупного носа очки...
На исходе десятой минуты подполковник начал выдыхаться и впадать в самоповтор.
--…нет, ты в глаза мне смотри, башибузук! Ты хоть понимаешь, чего натворил? Разоружить боевой патруль посреди города… Это ж надо додуматься. Что молчишь, архаровец? Боевой офицер, понимаешь! А ведет себя, как инфантильная институтка. Чуть, что не по нему – сразу в морду. Ты хоть понимаешь, что за свои художества можно и под трибунал угодить?! Я с тебя, герой, ордена посрываю!
-- А что я, товарищ подполковник? После второй контузии не выношу, когда угрожа-ют стволами. В голове что-то щелкает и – полное затмение… Сам не знаю, что со мной творится, -- сокрушенно заявил я, стараясь, чтобы вся моя поза выражала максимальное раскаяние. Аргумент конечно не ахти какой, но в данных обстоятельствах, авось сойдет.
-- Ладно уж, -- вяло махнув пухлой рукой, буркнул Старыгин. -- Садись за стол и излагай все происшествие, во всех подробностях. Не забудь упомянуть о ранениях, орденах и контузиях. – И вновь взъярившись, раздраженно добавил: -- И главное ведь, если б ты начистил морду любому другому моему офицеру… Начистили бы морду друг другу где-то в подворотне и -- делу конец. А вот нашему гугнявому потомку Чингисхана, палец в рот класть не следует. Непременно откусит, да еще и с рукой. Из молодых, да ранний. И главное, все норовит прохвост, бумагу официальную приложить... Романист Фаддей Булгарин, понимаешь ли, выискался… Слыхал про такого?
-- Наслышан, -- сдержанно ответил я, понимая что своей щенячьей выходкой подставил под удар всю комбинацию, вызвав на себя огонь батарей главного калибра. И как оно все обернется, пока неясно. То, что Лопатников если захочет может запросто остановить любую писульку, я не сомневался. Только вот, захочет ли?.. Был, правда, еще контакт в штабе, но воспользоваться им я мог только в чрезвычайных обстоятельствах.
… Поскрипывало нержавеющее перо по сероватой бумаге. Подполковник Старыгин, расположившись за своим огромным столом, изредка поглядывал на меня, прикрывшись вчерашним номером «Красной Звезды» и недовольно шевелил губами. Я натужно сочинял рапорт о происшествии, переполняя его ненавистными канцеляризмами, вроде «в данной обстановке, посчитав свою жизнь, подвергающейся непосредственной угрозе смерти…», как вдруг в дверь постучали.
-- Войдите!
В комнату вошел капитан в выцветшей гимнастерке. – Товарищ подполковник… -- начал он официально, но тут заметил меня. Его колючий взгляд выцветших серых глаз пытливо ощупал мою фигуру.
-- А это, я так понимаю, главный герой сегодняшнего ЧП?..
Подполковник Старыгин поморщился, словно надкусил что-то крайне малосьедобное. – Успели доложить, Николай Матвеевич?
-- Обижаете, Владислав Витальевич. Мы обязаны знать, что происходит в городе. Служба такая.
-- Ну да, ну да, - по тону подполковника было непонятно, то ли он одобряет действия капитана, то ли осуждает их. – И что ваша служба решила? – Он особо подчеркнул слово «служба».
-- Вы же знаете, Владислав Витальевич, мы ничего не решаем. Решает военная прокуратура. – он сделал паузу, смотря исподтишка какое впечатление произвели на меня его слова, и добавил – И конечно же, трибунал…
-- Ну уж сразу и трибунал, -- сердито засопел комендант.
-- А как вы думали Владислав Витальевич? Нападение на боевой патруль в центре города, временно оккупированного нашими войсками. Какое впечатление у местного населения сложится о нашей боеготовности?
-- Да при чем тут боеготовность, Николай Матвеевич? Вы же знаете, когда артиллеристы из полка тяжелых гаубиц приезжают в город, тут такое творится, хоть святых выноси…
-- О чем мы с вами и своевременно информируем начальство, уважаемый Владислав Витальевич. А дальше – пусть думают те, кому положено за это отвечать. А вот в нашем конкретном случае, – капитан оскалился, словно пес идущий по кровавому следу. – мы имеем дело с офицером, находящемся в нашей с вами юрисдикции.
-- Ого! Уже сразу и дело? – Подполковник старался говорить спокойно. Но было заметно, что он сдерживал себя из последних сил. – Не слишком ли круто вы запря-гаете, товарищ капитан?
-- Ничуть, товарищ подполковник. Вспомните последний приказ № 236/2 из штаба. Там особо говорилось о недопустимости действий, позорящих высокое звание советского офицера. Или вы не согласны с мнением генерал-лейтенанта Субботина?
-- Э-э-э. Не ловите меня на слове, капитан Гарькавый. Сейчас, слава богу, не 37-й год. Не то время.
-- Не ошибитесь, подполковник Старыгин. Время – понятие растяжимое… -- В кабинете повисла недобрая пауза.
-- Когда вы закончите с капитаном Саблиным, то будьте добры, препроводите его ко мне. Пока, без конвоя.

Кабачок «Рваный парус» оказался обычным припортовым кабаком. Таким, где, за не слишком большие деньги, небрезгливый посетитель мог получить практически все: начиная от горячительных напитков, самого сомнительного свойства и заканчивая любой контрабандой -- от духов до пулемета. Короче говоря, обыкновенный притон, по недосмотру властей еще функционирующий.
И видимо, для внесения соответствующей атмосферы в этот вертеп, за стойкой красовался огромный двухметровый рыжий детина с широкой налитой кровью рожей, и черной повязкой на правом глазу. При виде меня он осклабился обнажив кривые лошадиные зубы. – Герр официер, чем-то особо интересоваться? – прогудел он, чудовищно коверкая русский язык.
-- Герр официер, интересоваться ого-го как… -- старательно пародируя его выговор, ответил я. И добавил, переходя на немецкий: -- Но больше всего, в данный момент, меня интересует господин Коссовски.
-- Да вон он, за столиком возле аккордеониста, -- кивнул в глубь зала изумленный детина. – Господин офицер, будет что-то заказывать?
--Там будет видно, -- и я прошел в глубь зала, где под старой рыбацкой сетью, похоже, олицетворяющей пресловутый рваный парус, за грубо сколоченным деревянным столом сидели двое. Я приблизился, отодвинув тяжелый деревянный стул, сел, и стараясь перекричать одноногого аккордеониста, пытающегося извлечь из своего инструмента звуки, отдаленно схожие со знаменитой «Моя Марусечка», проорал: -- Мне необходимо поговорить с герром Коссовски…
Седовласый пожилой мужчина, сидевший ко мне в профиль, повернулся. Вторая половина его лица была чудовищно обезображена светлым старым шрамом, пересекавшим всю половину лица, через пустую глазницу, от затылка до подбородка. Закрытая глазница, безвольно лежащая на изуродованной щеке, придавала его лицу несколько ироничное выражение.
-- Значит, добрались все-таки, -- шепеляво проговорил он. Изуродованная половинка лица почти не двигалась, придавая
его сухому аскетичному лицу, еще более гротескный вид. – Вы позволите допить порцию шнапса? В Сибири вряд ли поднесут… -- пояснил он собеседнику. Рука его потянулась к мутной стеклянной чарке, стоящей на столе. Больше всего она походила на клешню. Три пальца и пол ладони напрочь отсутствовали, а на мизинце не хватало фаланги.
--Боюсь, произошло небольшое недоразумение… -- Я обернулся к музыканту и сделал знак, чтобы он прекратил издеваться над музыкой и ушами посетителей. Наставшая тишина казалась оглушительной. – Никто не собирается вас арестовывать. Во всяком случае мно об этом ничего не известно. Все что от вас в данный момент требуется -- маленькая консультация.
-- Вы не шутите?
-- Для чего?..
-- Резонно, -- Он перешел на русский язык. Говорил он чисто, только иногда мысленно спотыкался, стараясь подобрать нужное слово. – Тогда мне следует вас кое о чем предупредить. Для начала представлюсь - штабс-капитан 16-го пехотного Витебского полка Максимильян Викентьевич Кожешковский. Во время Брусиловского прорыва был тяжело ранен и так как соотечественники посчитали, что я все равно не выживу, то оставили меня умирать на фольварке неподалеку отсюда. Хозяин обнаружив, что я как ни странно, продолжаю дышать, доставиил меня в госпиталь, где я почти два с половиной года провалялся без сознания. После, когда я начал поправляться, то услышав, что происходит в России я добровольно, подчеркиваю, добровольно, решил остаться здесь, и принять немецкое гражданство. Тем более, что моя мать урожденная немка. Так что имейте это в виду, -- он сделал паузу, видимо ожидая какой-то особой реакции.
Я нарочито зевнул. – Ну и что? Я пока не вижу почему мы должны вас арестовы-вать…
Похоже, я даже каким-то образом обманул ожидания своего собеседника. Он удивленно пробормотал: -- Но как же так? Ведь я…
-- С гестапо сотрудничали? В СС состояли? Вели враждебную пропаганду или диверсионно-подрывную деятельность против СССР? Совершили воинские преступления?
-- Н-нет… Я, ведь -- сами видите -- инвалид… -- Его изумление все возрастало.
-- Тогда чего вы волнуетесь, никто вас в Сибирь не пошлет. Там и без вас народу хватает… Так что кончайте свои страдания немолодого Вертера. И не будем подда-ваться на пропаганду покойного доктора Геббельса, а поговорим, наконец, нормаль-но.
Господин Коссовски, он же Кожешковский, все еще ошеломленный, автоматически приобнял рюмку рукой-клешней и словно сомнамбула влил ее содержимое в себя.
-- Вот и хорошо, Вот это – по нашему. – Я обернулся к детине за стойкой. – Повторите для герра Коссовски. Да и мне пожалуй, кружечка пива не повредит.
Пока одноглазый не торопясь обслуживал нас, я изучал третьего сидящего за столи-ком. А он явно заслуживал внимания.
Крупное южное лицо, правда, несколько расплывшееся, не смываемый южный загар, знойные темно-карие глаза и волнистые слегка покрытые сединой волосы. По выражению, потомков рыцарей короля Артура – «Соль с перцем». Его внешность резко контрастировала с типично тевтонской внешностью местных жителей. И если бы я не знал, как предыдущий режим, относится к цыганам, то заподозрил бы, что передо мной типичный «рома». Причем, из элиты.
-- Может быть, вы познакомите меня с вашим знакомым, герр Коссовски?
-- Да-да, конечно. Простите, все это так неожиданно… -- Если бы я занимался вербовкой, то более подходящего момента не найти.
-- Знакомьтесь, синьор Марио Аньелли, уроженец Венеции.
-- Очень приятно. Капитан Саблин, -- я снова перешел на немецкий, справедливо рассудив, что итальянец должен его понимать.
Рукопожатие его оказалось крепким.
-- А как вас занесло в эти края, синьор Аньелли, если не секрет?
-- Мне скрывать нечего, -- Итальянец улыбнулся, но улыбка получилась неискренней. – Поблизости отсюда, находится плавучий док, изготовленный нашей фирмой. Вот и пришлось обогнуть пол-Европы, для сдачи оборудования… -- он вытащил из кармана сигару, и не торопясь, закурил, тщательно обжигая ее кончик особой толстой спичкой. -- Согласитесь, это все же лучше, чем быть отправленным нашим дуче в ваши приволжские степи.
-- Не спорю Значит, насколько я понял, вы морской инженер?
-- Именно. Специалист по… -- он на секунду замялся и прищелкнул пальцами, подыскивая слово, -- сварочным работам в плавучем доке. Кажется, так это звучит по-немецки. Никак не привыкну к этому языку, -- и он произнес длинную певучую фразу по-итальянски.
-- Насколько я помню, с вашим дуче уже разобрались по полной, да и вряд ли сейчас есть нужда в специалистах по сварке в плавучем доке… -- Не знаю чем, но итальянец мне абсолютно не нравился. Он как-то совершенно не вписывался в окружающую действительность.
-- Вы деликатно интересуетесь, дескать, что я здесь забыл? – Аньелли снова фальшиво осклабился. Похоже, антипатия была взаимной.
-- Вроде того. Поверить в то, что эта местность и хмурое море нравятся вам больше, чем солнечные Аппенины довольно трудно.
-- Вы правы. Я бы уже давно покинул эти места и вернулся на родину, если бы не одно маленькое обстоятельство --чудовищный бюрократизм ваших властей. -- Он деланно вздохнул. – Видимо, это неизлечимая болезнь любого государства. Мои документы где-то затерялись, и я застрял здесь. Не хочу оказаться пророком, но, чувствую, надолго.
-- Если я чем-то смогу помочь…
-- Вряд ли. Я уже обращался и к полковнику Старыгину, и к высшему начальству в Кенигсберге. Они лишь посоветовали мне набраться терпения и ждать... – Итальянец все больше окутывался клубами терпкого сигарного дыма и сейчас походил на Зевса громовержца, выглянувшего из облака.
-- Прошу простить, -- прервал паузу, начинавшую быть томительной, заметно опьяневший Коссовски . Похоже, он наконце начала постепенно приходить в себя. – Вы что-то упомянули о какой-то консультации...
Под пристальным изучающим взглядом итальянца я снова поведал о том, с чем мы сегодня столкнулись в лесу.
-- Любопытно, любопытно… -- Глаз Коссовски как-то особенно заблестел. – Знаете что? Я покопаюсь в своих записях и если вас устроит – милости прошу вечерком в библиотеку. Скажем часикам к 9. Вас устроит?
-- Вполне. – Я встал, и, отставив недопитое пиво, поспешил откланяться.